телекинеза, то мать

возненавидела телепатию.

- Нехорошо это,- говорила она, ни к кому не обращаясь и нарочито гремя

кастрюлями.- Кто читает чужие письма, о том говорят - непорядочный. А

мысли, мысли! В них тайного больше, чем в письмах. Нечаянно и гадкие

выплывают. Зачем это знать другому?!

Мальчик жил во Втором Киевском переулке, девочка - по Киевской улице.

Ему скоро должно было исполниться шестнадцать, ей было пятнадцать с

небольшим. В этом возрасте девочки зачастую превращаются в очаровательных

девушек. Вечерами, испытывая непонятное томление, они безудержно стремятся

из дому, собирают открытки с ликами киноартистов и с большим пылом

переписывают в свои альбомчики сентиментальные стихи.

6

Но наши герои были не такими. Дружба их продолжалась, в ней, правда,

появились новые трепетные оттенки. Раньше Феня была просто симпатичной

девочкой, теперь она стала красивой девушкой, и это невыразимо волновало

Мальчика - теперь уже юношу. И, бывало, он смущался, умолкая на полуслове,

и как воришка, пойманный на месте преступления, терялся, если случайно взор

его падал на маленькую девичью грудь.

Но все же они по-прежнему понимали друг друга. Стоило Фене посмотреть

на кого-то, кто показался ей забавным, и чуть-чуть прищуриться, как ее друг

покатывался со смеху. А если он кивком указывал на то, что казалось ему

смешным, то Феня тут же фыркала в ладошку.

Вместе они ходили в школу, вместе возвращались и всю дорогу весело

болтали - общих тем у них было предостаточно. Несмотря на издевки

одноклассников, он неизменно нес оба портфеля.

- Закат вчера был чудесный, правда? - говорила Феня, не сомневаясь,

что он его наблюдал.

- Полнеба пылало!

- Как тысяча костров горело,- кивала она.

Вообще-то ему мечталось, чтобы Феня видела в нем настоящего мужчину, а

не долговязого подростка, которым он и был на самом деле. Хотелось ему,

чтобы в ее зеленоватых, с зернышками глазах не только искрились смешинки

или светилось простое дружеское расположение к нему. Хотелось чего-то

большего. Восхищения. А может... и любви.

И, чтобы казаться старше и сильнее, он ходил, смешно выпятив грудь и

развернув худые плечи.

Чтобы сделать такую осанку привычкой, он пытался сохранять ее и дома.

Тетка, однажды заметив это, с немалым удивлением высказалась:

- Петух!

Мальчик побагровел, но позы не сменил.

- Лопух,- добавила она, начиная что-то понимать. Щеки его запылали.

Тетка, поразмыслив еще немного, жалостливо заключила:

- Бедный.

На глазах у него появились слезы, и он убежал на свой холм. Тетка

неопределенно покачала головой и вернулась к своей прополке, к своей

побелке, к своим цыплятам и кролям.

7

Валериан Семенович преподавал физику в старших классах. Был он худ,

мал, вспыльчив и резок в движениях. Огромные, на поллица, очки в роговой

оправе едва удерживались на крохотном остром носике и делали педагога

похожим на несовершеннолетнего мотоциклиста. Необходимость отрабатывать три

года после окончания института "в этой дыре" сделала его желчным.

- Черт возьми!- раздраженно восклицал он, просыпаясь утром в своей

холостяцкой кровати и с укоризной смотря на желтые пятна на потолке,

образовавшиеся после вчерашнего дождя.

- Так называемое доброе утро. Слава богу, дождался. Какое счастье, что

можно снова идти на работу! Город называется! Городишко! Населенный

пункт... Жизнеобиталище!

Валериан Семенович вспоминал странности, замеченные им у местных

жителей, и это еще больше усиливало его раздражение.

Вот в лесу на днях был, грибы собирал. И вдруг кто-то из-за коряги:

- Не дери грибы с корнями, физик. Доиграешься!

На секунду он оторопел, потом вскипел и прыгнул к пню. А за ним -

никого.

Вчера вечером тоже случай был. Дорога от школы мимо пруда идет. Уже

стемнело, зажглись фонари. Бросил Валериан Семенович случайный взгляд на

иву, что над прудом нависла, и остановился, как вкопанный. Сидит на ней

что-то большое, на человека похожее, зеленые волосы расчесывает.

Долго, долго будут помнить местные жители, случайно встретившие в тот

дождливый вечер Валериана Семеновича, его дикий нелепый галоп и лицо,

обезображенное ужасом.

Мысли проснувшегося физика снова и снова возвращались к вчерашнему

событию. Он пытался проанализировать его, дать всему разумное объяснение.

Но только все пережитое представало полностью перед его мысленным взором,

как рассыпались в прах логические конструкции и прежний ужас овладевал

педагогом, холодя нутро и покрывая тело гусиной кожей.

Шипя от раздражения и нарочно громко двигая стульями, Валериан

Семенович принялся одеваться.

Школьники в городке тоже странные какие-то. Чего стоит одна только

Феня Моргана из 8-А класса! Снова будет забрасывать странными вопросами и

возражать против очевидного. Нет, здесь не соскучишься!

Предчувствия не обманули Валериана Семеновича, столкновение с Феней

Морганой произошло. И вроде бы и причин-то не было. Тема урока была ясной и

простой: о строении материи, об элементарных частицах.

И вдруг вскочила эта Моргана. Глаза горят, рука вытянута. Дерзить

стала: "Вы механически понимаете природу, а она живая!"

Валериан Семенович не опустился до диспута и как мог кротко призвал ее

к порядку. Но Феня не унималась. Она приплела зачем-то Эйнштейна и Уилера,

сказала о каком-то сверхполе, частичным состоянием которого являются

элементарные частицы, упомянула о вакуумной пене и кваркглюонной жидкости.

Кровь бросилась в голову физику. Сдерживаясь из последних сил, он

судорожно мял листок поурочного плана. Он уже не мог следить за нитью

рассуждений вздорной ученицы, слух его выхватывал лишь отдельные слова.

- Я помню, говорил мне как-то сэр Исаак Ньютон... - донеслась до него

фраза.

Багрянец на щеках физика сменился смертельной бледностью, и он

прохрипел, с ненавистью глядя на Феню:

- Надеюсь, что вы осчастливите своим присутствием директора школы. Жду

вас у него через пять минут. Там вы сможете поделиться своими впечатлениями

от встречи с Ньютоном, умершим около двухсот лет назад.

Вне себя от ярости и возмущения, он подошел к директорскому кабинету с

табличкой "Директор М. Р. Лин" и постучал.

Кровь шумела в ушах, и Валериан Семенович не понял, ответили ему или

нет. Он открыл дверь и с порога закричал:

- Максим Родионович! Ну никаких сил нету! Снова эта Моргана!

И осекся. Кабинет был пуст. Пылился на подоконнике глобус, висела на

стене какая-то диаграмма, муха билась о стекло. Тихо было в кабинете и

спокойно. И это как-то даже ошарашило обидчивого преподавателя. Ну что же

теперь делать? Не возвращаться же в класс! Он, чтобы обдумать ситуацию, сел

у стола и забарабанил пальцами по крышке.

Решившись все-таки вернуться, физике нарочитым пафосом сыграл на губах

марш и направился к двери. Он взялся за ручку и тут услыхал бархатный

баритон директора:

- Валериан Семенович, с чем пожаловали?

Физик, повернувшись, очумело смотрел на директора.

Тот озабоченно склонился над невесть откуда взявшимся журналом и,

надувая толстые щеки, делал в нем пометки красным карандашом. Вид у

директора был будничный и слегка заспанный. На щеке его виднелось красное

пятно, а в волосах застряло перышко.

- Я,- заикаясь, проговорил Валериан Семенович.- Мне показалось, что

кабинет пуст. Что вас нет здесь! А вы...

- Хе-хе-хе,- добродушно рассмелся директор.- А я, оказывается, здесь.

И был, и есть. Не заметили меня? А начальника положено замечать. Вот, за

ручкой я наклонялся, вы меня и не увидели.

Он предъявил Валериану Семеновичу шариковую ручку, словно она была

вещественным доказательством и разъясняла все.

- Просто наклонялись? - медленно успокаиваясь, переспросил Валериан

Семенович.- Я к вам в отношении Фени Морганы. Снова она...

- Знаю, знаю, - директор обнажил в улыбке два крупных, как у бобра,

зуба.- Дерзит. Самоуверенна. Но вы бы с ней помягче, поаккуратнее.

- Как это помягче?!-снова вспыхнул Валериан Семенович, без приглашения

плюхаясь на стул у директорского стола.- Да она такое несет! О личной

встрече с Ньютоном рассказывает. Так сказать, задушевная беседа за чашкой

чая!

Директор поморщился, отодвинулся от жестикулирующего молодого коллеги

и, перестав улыбаться, сказал поучительно:

- Девочка слишком резка и бескомпромиссна. Но необычайно правдива. В

этом вы не сомневайтесь. Если говорит, что виделась с Ньютоном, значит, так

и есть. Конечно, встречалась не сама Феня, а одна из ее прабабок. Но

девочка помнит все так, будто это случилось с ней самой. У фей, не

забывайте, память наследственная.

-> Фея! Ха-ха-ха! Фея! - истерически взвизгнул физик и заерзал по

сидению.- И ты, Брут! Действительно, что тут странного?! Ученица восьмого

класса, комсомолка - фея. Пришелец в городе обитает. Русалка на ветвях

сидит. Все нормально, товарищи! Все легко объяснимо с научной точки зрения!

- Успокойтесь, молодой человек. - Директор сотворил стакан с водой и

заботливо предложил его физику. - Городок у нас действительно необычный. А

все потому, что живет в нем Мальчик...

Физик от стакана шарахнулся и начал медленно отрешаться от

окружающего, погружаясь в сонное оцепенение. Из последних сил пытаясь

избавиться от наваждения, Валериан Семенович склонил бедную голову свою и

принялся возводить в квадрат двузначные цифры, начиная с десяти. И вдруг,

дойдя до тридцати двух, он обратил внимание на элементарнейшую, казалось

бы, вещь. Физик заметил, что директорский стол не имел ни ящиков, ни тумб,

которые могли бы скрыть нагнувшегося человека. Следовательно, все

пространство под столом и за столом должно было просматриваться от двери.

Однако он прекрасно помнил, что, войдя в кабинет, никого в нем не

обнаружил.

Это последнее соображение превысило возможности разума Валериана

Семеновича, и он в полузабытьи откинулся на спинку стула, склонив голову

набок и свесив руки.

Тут же без стука отворилась дверь и вошла Феня.

- Видела? - кивнул в сторону учителя директор.

- Сам виноват,- жестко сказал Феня.- Не жалей его, Мерлин.

- Ах, Моргана, Моргана. Мне ли учить тебя терпению и деликатности? Ну

зачем ты бахвалишься своими наследственными знаниями? В том нет твоей

заслуги.

- Я не могу выдержать, когда он несет ересь,- дернула плечиком Феня.-

Такие относятся к природе, как прозектор к трупу. Они видят природу, как

глубоководные рыбы видят человека - только в виде покойника. Они

ограничиваются примитивными правилами, не зная, что существуют высшие

законы.

Директор кивал, улыбаясь каким-то своим мыслям, и вертел в пальцах

ручку.

- Ах, молодость,- сказал он, положив ручку на стол и вперив в лицо феи

неожиданно острый, совсем не сонный взгляд.- Ах, максимализм! Помню, и я

думал когда-то: знаю все высшие законы, все могу. Ах, Моргана. Знаем и

можем мы много, но не все. И чем больше наши возможности, тем больше

нежелательных последствий дает ошибка, вполне возможная при неполном

знании. Внемли же: если мы в одном месте что-либо созидаем силой

волшебства, то в другом с неизбежностью что-то разрушается. Это общий

закон, который я назвал законом сохранения энтропии. Что же мне остается?

Фокусы с превращением плохого человека в хорошего? Но этот искусственный

хороший человек приобрел свои качества не в борьбе, они у него не

закаленные и легко улетучиваются при малейших трудностях.

Вот почему я давным-давно отказался от крупных чудес. По мелочам,

конечно, творю иногда. Но это так, для души, для себя. Нет, я предпочитаю

обходиться без чудес и быть просто человеком, педагогом и создавать новых

людей не волшебством, а ежедневным трудом воспитателя. Ты меня поняла,

Моргана?

- Да, учитель,- почтительно склонив голову, отвечала Феня.

- Волшебный пятак с тобой?

- Как всегда!

Феня взяла из воздуха полыхающий красный кружок и показала его

директору.

- Помоги бедному молодому человеку.

Феня, почти не касаясь земли, подошла к физику и приложила к его лбу

волшебный пятак. И тут же неизъяснимое блаженство охватило его, и тонкая

нить, на которой висело его сознание, порвалась, и он провалился в небытие.

- Отнесем его домой, Моргана. Пусть поспит. А утром встанет со свежей

головой, забыв обо всем, что тут произошло.

- Это разумно,- согласилась фея.

Мерлин и Моргана подхватили физика под руки, и все трое, став

невидимыми, вылетели из окна и растворились в синеве ясного летнего неба.

8

Уже не первый год жил Пришелец в хате покойной бабы Тодоски. Раз в

неделю, а то и чаще ближе к вечеру его навещал Мастер Золотые Руки.

Открывалась калитка с медленным тяжелым скрипом, и в ней появлялась

огромная фигура Мастера, закрывая широкими своими плечами небо, где

заходящее солнце золотило край белого, хорошо взбитого облака.

Он степенно здоровался с хозяином, протягивая ему черную от металла

лапищу и, неумело скрывая нетерпение, поглядывал на корабль.

Как всегда, глухо покашляв в кулак, Мастер Золотые Руки заводил

натужные разговоры о погоде.

- Погода сегодня хорошая. Пришелец, соглашаясь, кивал головой.

- И вчера была неплохая,- подумав, продолжал гость и для солидности

снова кашлял в кулак.

Хозяин не возражал и, одобрительно улыбаясь, кивал опять.

По мере углубления Мастера в дебри метеорологической хронологии кивки

становились как бы автоматическими, глаза, устремленные внутрь, стекленели

и уже не видели ни лица Мастера с чертами, будто у скульптуры с острова

Пасхи, ни замершего космического корабля с серебристой полосой на нем с той

стороны, где его освещало скатывающееся солнце, ни двора, густо поросшего

высокой травой.

Решив наконец что формальности соблюдены, он, словно обжора перед

обедом, потирал руки и спрашивал, обращая лицо к аппарату, стоящему посреди

двора.

- Ну, как машина?

Пришелец разводил руками, и Мастер принимался за дело, со всею

страстностью своей натуры отдаваясь изучению новой игрушки. Он долго

возился в гулком нутре корабля, время от времени выглядывая из открытого

иллюминатора, чтобы спросить Пришельца о назначении тех или иных

приспособлений.

Пришелец виновато пожимал плечами, странно улыбался и говорил:

- Не знаю, право. Я по профессии не космомеханик. Моя основная

профессия - биолог, а вспомогательная - космофилософ.

Поздно вечером, когда уже с трудом различались смутные очертания

домика, ветхого деревянного сарая и космического корабля, Мастер Золотые

Руки выключал свет, предусмотрительно проведенный внутрь корабля, и слезал

по стремянке на землю. Он по привычке долго и тщательно вытирал

неиспачканные ладони куском ветоши и с глубокомысленной важностью знатока

распространялся о весьма возможном назначении механизмов корабля.

Не все жители верили, что Пришелец остался в городке из-за технической

неисправности. Причиной этому были невероятные слухи, распространяемые

выдумщиком и легендарным вралем местным парикмахером Мишей Ваксманом.

Днем, как уже было сказано, он работал в парикмахерской Дома быта.

Одни клялись и божились, что таки да, Миша занял первое место на

международном конкурсе во французском городе на букву "лэ". Это где-то

недалеко от Парижа.

Другие уверяли, и не без основания, что мирные брадобрейные

приспособления под амбразурным прищуром его печальных глаз превращаются в

грозное режущее оружие, поражающее и своих, и чужих. Своих впрочем чаще,

так как, увлекаясь беседой, Миша совершенно переставал контролировать

движения оживленно жестикулирующих рук, в одной из которых, между прочим,

сверкала отточенным лезвием бритва.

Вечерами Миша играл на танцплощадке на контрабасе. Зимой - в Доме

культуры, летом - в парке. Играл он действительно лихо. Тут ничего не

скажешь!

На одном из таких вечеров, лукаво усмехаясь, Миша выдал саксофонисту

Колюне Душину, что Пришелец не улетает не потому, что неисправен двигатель

- двигатель у него в полном порядке,- из-за топлива он здесь торчит. Только

топливо-то ему надо особенное, информационное. Для того чтобы наполнить

баки этим топливом, необходимо вложить в специальное устройство

произведение, напечатанное впервые, не переизданное. И если там окажется

гениальная, а то и просто талантливая строка, то бак пополняется топливом.

И вот за четырнадцать (!) лет, которые Пришелец находится на Земле, баки

так и не наполнились.

Конечно же, это была Мишкина глупейшая выдумка и беззастенчивая ложь.

Что это за топливо такое - информационное? Ерунда какая-то. И в отношении

современных писателей, если поверить Ваксману, сплошная чепуха получается.

Четырнадцать лет жил на Второй Ореховке Пришелец, и рядом с ним

обитали самые обыкновенные люди: рыбаки из местного рыбколхоза, несколько

рабочих совхоза, граничащего с местечком и специализирующегося по фруктам.

Влачил здесь одинокое свое существование стареющий желчный преподаватель

математики, прозванный за худобу и сутулость Интегралом.

Прятался от очередной семьи мордатый красавец Замрыкит-Нетреба,

украшенный подкрученными черными усами, делавшими его похожим то ли на

злодея, то ли на приказчика из старинного немого фильма.

Вторая Ореховка лежала на границе города, одним концом упираясь в

центральную - Хорогодскую, другим - прямо во двор рыббазы, построенной на

берегу реки. Песок во дворе, серый от покрывающей его высохшей рыбьей

чешуи, не скрипел и не шуршал, а целофанно шелестел под резиновыми сапогами

рыбаков.

На проволоке, натянутой меж бетонных столбиков, врытых в песок,

сушились сети с запутавшимися в них водорослями и ракушками. С самого утра

здесь раздавался треск лодочных моторов - "Ветерков", "Вихрей", "Нептунов".

Не вся рыба, конечно, сдавалась на рыббазу. Меньшая, но, несомненно,

лучшая ее часть оставалась в ящичке под сидением на корме. Попробовали бы

вы пройти вечером по Ореховке, вы бы услышали доносящийся с каждого двора

неповторимый аромат жарящейся рыбы.

Если уроженца Глуховичей, долгие годы не бывшего в местечке, с

завязанными глазами доставить на Ореховку в эту волшебную вечернюю пору и

спросить: "Где ты?", он дрогнувшим голосом ответит: "Да я же дома!"

Весной, когда издаются строжайшие запреты на рыбную ловлю, запах

жареной рыбы почему-то становился еще сильнее.

А неповторимый, божественный аромат цветущих садов! Поистине это самое

волшебное в этом самом волшебном из городов! Именно в эти дни начинались

истинные чудеса. Не знаю, в чем тут дело. Объяснять не берусь. Могу только

догадываться. Может, сотни и тысячи цветущих деревьев давали аромат такой

силы, что он уже качественно по-иному воздействовал на мозг человека,

вызывая непередаваемые чувства поэтической восторженности, легкой

воздушности и всеобъемлющей любви ко всему сущему. Появлялось ощущение, что

сам воздух напоен счастьем.

Поэтическое настроение овладевало и суровыми рыбаками. Они,

разнежившись после сытного ужина во дворе, под кроной еще отцовской груши,

растроганно смотрели на своих дородных супруг и, ласково похлопывая их по

широкой спине, приговаривали:

- Рыбочка ты моя.

Математик Интеграл, "для души" решающий очередную задачку из учебника,

украшал цифры узорчиками и цветочками, превращая листки тетради в

затейливые виньетки.

Алиментщик Замрыкит-Нетреба, жульнически усмехаясь в смоляные усы,

писал ответ на требование одной из семей выслать денег. Неожиданно

расчувствовавшись, он закончил письмо не так резко, как думал вначале: "Я к

вам пишу, чего же боле?"

Вот в такие вечера собирались у Пришельца гости с нашей житейской

точки зрения такие же необычные, как и он сам. Бывали здесь Мальчик и Феня

Моргана. Мастер Золотые Руки задумчиво держал огромные ладони над маленьким

костром. В чугунном котелке варился кулеш, распространяя вокруг

божественный аромат.

Садовник с гордостью выкладывал на дощатый, врытый в землю стол плоды

своих трудов, изъеденные гусеницами и червями.

Охотник молчал, внутренне изготовляясь блеснуть очередной историей.

Пришелец рассеянно улыбался всем, приветливо посматривая на гостей

странным взглядом бледных глаз.

Разговоры в полутьме звучали приглушенно и доверительно. Поздний вечер

смазывал очертание фигур, и огромные тени их метались на расплывчатой массе

дряхлого сарая. Кроны деревьев казались темными монолитами с зубчатой

каймой.

И текла неспешным потоком дружеская беседа.

Разными, очень разными были люди, собиравшиеся здесь, но все же

сходства между ними было гораздо больше, чем между другими жителями

городка. Все они были людьми страстно увлекающимися, все силы души

отдающими одной цели, считая именно ее наиважнейшей. Это объединяло их,

неудержимо влекло друг к другу и заставляло изо дня в день собираться у

древней избушки и вести странные разговоры свои.

Маленький и полный Садовник порывисто, зачастую со слезами на глазах

говорил о нарушении экологического равновесия, нехорошо отзывался об

изобретателе ДДТ, гибельного для всего живого, горько оплакивал судьбу

исчезающих животных и растений. От яростной жестикуляции его коротеньких

рук, смутно мелькающих в темноте, поднимался легонький ветерок, овевающий

разгоряченные костром лица слушателей.

- Человек - самое хищное животное всех времен. Естественно, что он

потеснил других, более слабых животных - тигров, медведей, волков и многих

других. Многие из них на грани вымирания. Человек формирует лишь одну

экологическую цепочку, нужную только ему. Все остальные цепочки,

необходимые для устойчивости биосферы