и гнездо суетливые и шумные сороки.

Дом стоял на холме, южный склон которого порос колючей дерезой. В

зарослях дерезы жил забавный остроносый еж Федя. Он охотно пил молоко из

блюдечка, но неизменно отказывался от яблок, по мнению всех людей,

любимейшего деликатеса ежей. А вот лягушек Федя ел. Мальчик это видел сам.

Лягушку было жалко, и это надолго пошатнуло симпатию мальчика к своему

колючему любимцу.

Тетка Тася жила в мире со всеми обитателями двора. Исключение

составляли сороки. "Злодюги в черно-белом варианте",- в сердцах обзывала

она их, не без основания подозревая хитрых птиц в похищении цыплят. Сороки

будто знали о теткиной неприязни к себе и, заметив издали фигуру хозяйки,

возмущенно машущую руками, торопливо взлетали на верхушку высокой

телеантенны.

- Ничего,- задыхаясь от быстрой ходьбы угрожала тетка птицам,- вы еще

попляшете у меня!

- Разве сороки умеют плясать? - с интересом расспрашивал тетку

пятилетний карапуз.

- У меня попляшут,- говорила, улыбаясь, отходчивая тетка Тася и шла

пересчитывать цыплят.

Часть основания холма, на котором стоял теткин дом, поросла акацией.

Склон верхушки холма был покрыт густой жесткой травой. Мальчик любил

пробираться туда через дыру в заборе и, сидя на прогретом солнцем склоне,

неотрывно смотрел вдаль. Далеко-далеко, еще дальше того места, где

сливались речушки Заверть и Ужица, небо сходилось с зубчатой каймой леса.

Было жутко представлять это загадочное место. Одно время Мальчика

преследовала мысль, что за горизонтом нет ничего - только жуткая бездонная

пропасть, в которую с ревом низвергаются потоки речной воды, с грохотом

обваливается туда земля, и страшно скрипят сосны, выворачивая из земли

растопыренные корни.

Потом он понял, что на самом деле никакой пропасти нет. Баржи,

груженные углем, плыли вниз по реке и через несколько дней возвращались с

грузом песка или гравия, благополучно миновав рубеж, воздвигнутый фантазией

Мальчика. Да и тетка Тася в ответ на его взволнованный вопрос сказала с

забавно-глубокомысленным выражением:

- Горизонт - это, птица ты моя, линия воображаемая, как и многое в

нашей жизни.

Вскоре Мальчика стало занимать иное. Его заинтересовали сороки. Сидя

на холме, он тихонько, чтобы никто, кроме сорок, не услыхал, напевал:

- Ой, сорока-белобока, научи меня летать!

Сороки качались на верхушках акаций почти вровень с мальчиком и с

интересом рассматривали странного человека.

А ребенок снова и снова тихонько пел песенку, повторяя ее как

заклинание. Он знал уже, что дети летать не могут. Ну а вдруг?! Есть вещи,

которые случаются часто, а есть - которые редко. И, наверное, бывают такие

вещи, которые случаются так редко, что взрослые считают их невозможными.

Мальчик внимательно присматривался к движениям сорочьих крыльев и

махал руками, пытаясь поточнее подражать движениям птиц.

При этом он опасливо оглядывался. Каждую минуту мог раздаться

насмешливый теткин голос:

- Смотрите, люди добрые! И не стыдно тебе, здоровило такое? Новую

забаву себе нашел. Не лучше тебе цыплятам пшена сыпануть и водичку

поменять?

А еще Мальчик любил наблюдать за муравьями, вырывшими норку у

тропинки, ведущей к калитке. Муравьи были маленькие, черненькие, суетливые.

Мальчика удивляла и умиляла настойчивость и трудолюбие этих крошек. Каждое

утро он насыпал из щербатой сахарницы в ладошку сахара и относил к

муравейнику. Несколько раз в день Мальчик прибегал к норке, чтобы

посмотреть, не уменьшилась ли кучка?

Все вокруг питало детскую любознательность, все окружающее вызывало в

нем живейший интерес. Даже самая обычная тень от фонарного столба, стоящего

на огороде, занимала воображение ребенка. Его поражало, как, словно живое,

со скоростью улитки ползет это длиннотелое черное существо по огороду, как

изламывается, попадая на стену сарая, как укорачивается к полудню и как

снова удлиняется к вечеру.

Тетка Тася работала фельдшером на "скорой помощи" и дежурила раз в

трое суток. Уходя на работу, она оставляла на плите суп, а кастрюлю с кашей

прятала в подушки, чтобы дольше не остывала.

В семь лет Мальчик пошел в школу. Учителя не могли им нахвалиться:

способный, любознательный, послушный. Но смущенно замечали: "Странный

только он какой-то".

В этом возрасте его стали занимать вопросы, ответы на которые не мог

дать ни один взрослый.

- Откуда берутся дети? - задал он однажды тетке традиционный детский

вопрос.

- Аист приносит,- дала тетка традиционный же ответ.

Мальчик задумался на мгновение.

- А кто приносит аистов?

Тетка не нашла, что ответить.

В этом же возрасте возобновилась у него угасшая было привычка

приходить на вершину холма. Он вдыхал теплый воздух, напоенный густым

горьковатым запахом травы, рассеянно поглядывал на красные крыши среди

зеленых кружев яблоневых крон и о чем-то размышлял.

Однажды Мальчик пробрался на любимое место вечером. От земли веяло

теплом, посвежевший воздух стал сырым, потемневшие кроны деревьев застыли в

торжественной неподвижности.

Мальчик сел, поджав ноги, и стал смотреть на желтые лучистые огоньки

окон внизу, на красные огоньки пароходов, неспешно плывущих по речной

глади, Где-то далеко, у самой реки, шумно веселилась небольшая компания, и

вечерний воздух ясно доносил смех, выкрики и даже музыку транзистора.

Рядом кто-то деликатно покашлял. Мальчик вздрогнул и повернул голову.

Невдалеке в позе, напоминающей его собственную, сидел Пришелец.

4

Напоминаю вам, что тетка Мальчика - Таисия Ивановна - работала

фельдшером на пункте "Скорой помощи". Этот самый пункт представлял собой

ветхий домишко с бог знает когда оштукатуренными стенами.

К моменту, когда происходили описываемые мною события, штукатурка

потемнела, местами отвалилась, обнажив дранку и образовав кое-где

довольно-таки глубокие щели, в глубине которых виднелись подгнившие

серо-желтые бревна. В трех комнатушках этого домика и располагалась "Скорая

помощь".

Через дорогу находилось одноэтажное здание поликлиники. За

поликлиникой, во дворе, отгороженном от улицы низеньким дощатым забором,

выкрашенным ядовито-зеленой краской, располагалась больница со всеми своими

многочисленными отделениями.

Таисия Ивановна в тот день решилась наконец посоветоваться с

психиатром Андреем Григорьевичем о своих домашних делах.

Надо вам сказать, что с Андреем Григорьевичем советовались не только

по поводу психического нездоровья, точнее сказать, чаще советовались по

поводу дел, к медицине не имеющих отношения вовсе.

Был он запенсионного возраста, массивен, солиден, многозначителен и

очки носил в золотой оправе. Как не доверять такому человеку?

И к нему шел за советами весь городок. Сын стал заглядывать в рюмку -

к Андрею Григорьевичу. Дочь стала поздно возвращаться домой - и тут к

Андрею Григорьевичу за советом. Бывает, и саму сопротивляющуюся виновницу

треволнений за руку притянут. Семейные неурядицы - лучшего советчика, чем

Андрей Григорьевич, не найти.

Таисия Ивановна, улучив момент, когда вызовов не было, перешла через

дорогу, вошла в поликлинику, протиснулась через густую толпу у регистратуры

и оказалась у двери с синей табличкой "Психиатр". Табличка эта неизменно

вызывала внутреннюю дрожь у самых мужественных людей. Даже у тех людей,

которых не лишала спокойствия и табличка "Прокурор".

И у Таисии Ивановны внутри слегка екнуло, когда она отворила дверь

кабинета.

- Андрей Григорьевич,- сказала она, садясь на краешек кушетки,

покрытой желтоватой застиранной простыней.- Я к вам за советом. И, может

быть, как к специалисту тоже.

Речь ее стала прерывистой, лишилась знакомой Андрею Григорьевичу

гладкости и ручейности. Слова, угловатые и колючие, выкатывались с трудом.

- Дело у меня необычное,- выдавила она, покрываясь розовыми пятнами.

- Успокойтесь, Тасенька.- Голос у Андрея Григорьевича был приятный -

тенорок с хрипотцой, точь в точь, как у Винни-Пуха из мультика.- У нас в

городке, простите за невольный каламбур, необычайные случаи - самое обычное

дело. Особенно в последнее время.

И, обратившись к хмурой, могучего телосложения медсестре, попросил:

- Зина, скажите, пожалуйста, чтобы минут десять-пятнадцать ко мне не

заходили.

- Я по поводу племянника своего,- взволнованно заговорила Таисия

Ивановна, ломая пальцы.- А может, это у меня самой с психикой не все в

порядке? Может, мне самой все это почудилось? - По мере того, как тетка

говорила, речь ее приобретала обычную легкость.- Ребенок без родителей

растет. Воспитание, конечно, не то, хотя я к нему всей душой. Но и сам по

себе он слишком впечатлительный, и воображение у него чересчур развито.

Хотя я понимаю, конечно, что всего этим не объяснишь... С детства у него

странности. И теперь тоже.

Андрей Григорьевич в покойной позе сидел в кресле, сложив пухлые руки

на полном брюшке и время от времени поощрительно кивал. На губах его

застыла доброжелательная полуулыбка, так хорошо знакомая всем его пациентам

и располагающая к откровенности.

- С чего же все это началось?

- Вы знаете, Андрей Григорьевич, мой дом на горке стоит. И акации у

горки растут. Гнезд сорочьих много. И вот недавно смотрю - сидит на

пригорке мой племяш и что-то бормочет. Бормочет и руками машет.

А я как раз белье на огороде вешала. У меня там за хатой между

грушами-дичками веревка натянута. Вот я и вешаю, значит, на нее белье.

Вешаю я, вешаю и так оказалась совсем рядом с мальчишкой. Слышу - бормочет

что-то. Прислушалась. "Ой, сорока-белобока, научи меня летать". Помолчит и

снова повторяет те же слова. И больно чудно говорит. Настойчиво так, словно

убеждает кого-то. Подобралась я к забору, раздвинула кусты сирени: мальчик

на холме сидит, а кругом него на акации сорок ужас сколько, ветки гнутся. А

пацанчик все бубнит да бубнит одно и то же и руками машет. И вдруг... -

глаза Таисии Ивановны округлились, и она выдохнула, словно всхлипнула, - и

вдруг мальчик мой отрывается от земли! Я так и обмерла вся. С места

двинуться не могу. Так испугалась. Он же поднялся метра на три. Мог упасть,

расшибиться. Но ничего - обошлось. Повисел недолго и на землю опустился. Я

тихонько отступила назад, сама не знаю, как в доме оказалась. И про выварку

с бельем забыла. Сижу за столом, делаю вид, что шью. А иголка дергается,

дергается! Какое там шитье?! Но он не заметил ничего. Прошел мимо меня

задумчивый, ровно потерянный...

- Ну-ну, - Андрей Григорьевич похлопал по столу пухлой ладонью.-

Успокойтесь. Хочу вам сказать, милейшая Тасенька, что в этом случае

возможны только два варианта: либо вы психически больны, либо вы наблюдали

реальное событие. Но я склонен скорее поверить в чудо, нежели в ваше

сумасшествие. Однако, прошу вас, продолжайте. Больше ничего подобного вы не

видели?

- В том-то и дело! Не кончились на этом чудеса!

В дверь заглянул молоденький сержант милиции, держа двумя пальцами

папочку.

- Андрей Григорьевич!- воодушевленно закричал он с порога.- Снова

водитель под мухой. Я хочу его на степень опьянения. Отбрехивается черт,

признаваться не хочет.

- Погодите,- нахмурился психиатр.- Видите, я занят. Скоро освобожусь.

А тетка начала излагать еще одну странную историю.

- Еще такой случай был. Стоит мальчик во дворе на тропинке и руками

размахивает. Будто дирижирует. Подошла я к нему, глядь, а на земле буквы.

Два слова они образовали: "Ура! Каникулы!" Погода тогда теплая стояла. Не

такая, как теперь, конечно, хоть и начало августа. Поверьте, из насморков

не вылажу. За сегодня третий платок меняю.

- Вы хотели что-то рассказать о буквах,- терпеливо напомнил Андрей

Григорьевич.

- Буквы?..- переспросила Таисия Ивановна. - Буквы из муравьев были

составлены! Из живых! Стоят они ровнехонько друг за дружкой, и буквы

получаются. Муравьи по его команде по тропинке взад-вперед ползают, и

кажется, что слова туда-сюда сами собой бегают. Скажите, доктор, я в

здравом уме?

Андрей Григорьевич будто невзначай посмотрел на часы, засопел и

покачал головой.

- Успокойтесь. Таких галлюцинаций медицина не знает. При шизофрении,

правда... Но для шизофрении характерна эмоциональная тупость. О вас этого

не скажешь. Ближе всего к вашему видению стоит комплексная, так называемая

синестетическая галлюцинация Майер-Гросса. Но снова же не сходятся концы с

концами. Я смею уверить, что нет у вас ни галлюциноидов, ни галлюцинозов,

ни псевдогаллюцинаций, ни прочей дребедени. У вас на удивление здоровая и

выносливая психика. Ей ничего не страшно.

Похоже, утешительное сообщение это вызвало обратную реакцию. Брови

фельдшерицы поползли вверх, губы округлились, образовав как бы букву- чо",

а пальцы принялись теребить уголок простыни.

- Как это не страшно? Почему не страшно? Что же я, и с ума сойти не

имею права, как все прочие граждане?!

- Имеете, имеете,- поспешил успокоить ее Андрей Григорьевич,- все, что

вы видели,- объективная реальность. В нашем городе возможно все. Наш

городок особенный. Поверьте мне, старому человеку, тут всегда творились

странные вещи. Взять хотя бы кладбищенского сторожа Михалку. Все считают

его дегенерирующей личностью, а я по роду своей работы имел с ним несколько

бесед и... был потрясен. В его памяти хранится тысячелетняя информация! Я

его спросил, почему он пошел работать кладбищенским сторожем? "Мне все

надоели, и все надоело. Ни в чем я не смог добиться совершенства. Поэтому

ничто для меня не имеет смысла. Меа culpa, mea maxima culpa!1

Но Михалка - случай единичный. Его можно объяснить причинами

биологическими. А вот пятнадцать лет назад словно прорвало плотину. Хлынули

чудеса и диковины. И большинство жителей к этому привыкли. Почему же вас

удивляет то необыкновенное, что вы замечаете за вашим племянником? Не

удивляет же никого, что в хорошую погоду при хорошем настроении пассажиров

и водителя местный автобус поднимается в воздух и перепархивает от

остановки к остановке, словно мотылек. Пассажиры поют, водитель поет, а

кондуктор вместо билетов раздает цветы. Никого не удивляет к тому же, что

на улице Киевской живет четырнадцатилетняя фея с золотистыми крылышками за

спиной. Это всем известная ученица средней школы номер два Феня Моргана.

Мне пришла как-то в голову любопытнейшая мысль. Существует местное

предание, в котором говорится, что раз в сто лет в нашем городе рождается

чудесный Мальчик. С его появлением пышным цветом распускаются чудеса.

Мальчик этот наделен тонкой натурой, чистой душой и чрезвычайно сильным

воображением. И все, что рождает его воображение, становится реальностью.

К чему я это все говорю? Сопоставьте две цифры: пятнадцать лет назад

родился мальчик, и пятнадцать лет назад чудеса посыпались, как из решета.

Даже Феня Моргана родилась через несколько месяцев после рождения Мальчика.

Вам понятна моя мысль?

- Понятна! Мысль эта очень даже понятна. Но я сомневаюсь, конечно.

Сомневаюсь... Странно очень все, что вы сказали, - затараторила Таисия и

вдруг неожиданно выпалила: - А вы сами за собой никаких странностей не

замечали? Ну, пока. Спасибо. А то у меня уже, наверное, куча вызовов

набралась.

Проговорив это на едином вдохе, Таисия Ивановна заторопилась на

"Скорую".

5

Папа и мама Фени были самыми обычными людьми. Летать по воздуху,

естественно, не могли, телепатическим даром не обладали, телекинезом не

владели. Дедушки и бабушки Фени Морганы как по отцовской, так и по

материнской линии тоже были люди как люди.

Был у Фени старший брат. Он уже второй год служил во Владивостоке и

писал, что его назначили инструктором по водолазному делу в учебке. От

своих сверстников он отличался разве что непомерной физической силой да

непоколебимым спокойствием.

Еще была у Фени младшая сестренка полутора лет. Она капризничала и

смеялась, требовала "ням-ням" (редко) и от пищи отворачивалась (часто),

постоянно стаскивала со стола скатерть и упорно мочила колготки. Словом,

делала все, что полагается ребенку ее возраста, и не более того.

А вот Феня Моргана со дня рождения проявила себя ребенком необычайным.

Еще в роддоме акушерка заметила на спине у девочки какую-то полупрозрачную

пленку. Попытались пленку снять. Оказалось однако что пленка прочно сращена

с лопатками и частично со спиной вдоль позвоночника. Решили с удалением

пленки повременить до года. Когда пленка подсохла, то, к удивлению

медперсонала, оказалась небольшими золотистыми крылышками, похожими на

стрекозиные.

Едва родившись, девочка принялась с интересом рассматривать

окружающих. Акушер-гинеколог, встретив ее внимательный, изучающий взгляд,

только и смогла, что в полнейшей растерянности пробормотать:

- Ну и ну!

Выписывая роженицу и новорожденную домой, она в недоумении разводила

руками и говорила коллегам, которые, прослышав об интересном случае, битком

набили ординаторскую:

- Что за взгляд у нее! Ну что за взгляд! Даже если учитывать

акселерацию... Дети раньше месяца не в состоянии фиксировать взгляд на

предметах. Поистине необычайный ребенок! И эти крылышки... Такого я не

встречала ни в литературе, ни в жизни. Хвостик там, избыточное оволосение,

зубы у новорожденных - такой атавизм встречается. Но крылышки!..

И, хотя девочка была абсолютно здорова, в выписке написали, подчеркнув

слова эти красным карандашом: "Требуется постоянное наблюдение участкового

педиатра. Через месяц консультация всех узких специалистов".

Девочка росла быстро, вес набирала хорошо и улыбалась всем, кто бы к

ней ни подходил.

В возрасте полутора месяцев она стала пытаться произносить отдельные

слова. Заметив, что попытки эти повергают родителей в изумление, а иногда и

вызывают настоящий испуг, она стала упражняться ночью и в то время, когда

родителей рядом не было. Но ее достижения в этом недолго оставались тайной.

Однажды, когда Фенечке исполнилось три месяца, мама почему-то решила,

что ребенок поел плохо. Она стала настойчиво заставлять девочку высосать

еще немного молока. Крошка кривилась, морщилась, что было сил

отворачивалась, чуть не выворачивая шею. Мать была неумолима. После одной,

особо настойчивой попытки Феня не выдержала и, пустив струйку молока углом

рта, раздраженно заявила:

- Перестань! Не хочу больше! Я уже сыта! Неужели непонятно?!

Услыхав это, мать изменилась в лице, побледнела, опираясь рукой о

постель, с трудом встала на ослабевшие ноги и, пятясь, выскочила за дверь.

Там она прислонилась к косяку, чтобы отдышаться и не упасть, и закричала

шепотом читавшему газету мужу:

- Павлуша! Она заговорила!

- Да? - рассеяно отозвался глава семейства и перевернул страницу.-

Ничего удивительного. Для женщин разговор - форма существования.

После описываемого события молоко у матери пропало, и ребенка стали

кормить из бутылочки.

Как-то раз, месяц спустя, мать, зайдя в комнату, заметила что девочка

пристально смотрит в одну точку. Она посмотрела туда же и похолодела:

бутылочка с молоком рывками двигалась к краю стола. Еще мгновение, и она,

свалившись вниз, с глухим стуком раскололась. Девочка, глядя на

расплывающуюся белую лужицу, тоненько и жалобно заплакала.

- Снова ты за фокусы свои взялась! Что ты наделала?! - воскликнула

мать, у которой возмущение перебороло удивление.

- Я есть хочу,- всхлипывая, оправдывалась пятимесячная малютка.

- Позвать надо было, попросить.

- Я звала, но ты не услыхала.

И тут мать вспомнила, что несколько минут назад, когда она на огороде

подсапывала картошку, в голове ее будто раздался шелестящий шепот:

- Мама, я хочу есть.

Так обнаружилось, что у Фени, помимо всего прочего, есть способность и

к телепатии.

Родители постепенно привыкали к необычным способностям ребенка. И

когда в пустой комнате невидимая рука переставляла предметы в поисках

утерянной игрушки, родители хладнокровно замечали:

- Осторожно, Фенечка. Не разбей чего-нибудь, ради бога.

И знали, что Феня, где бы она ни находилась, слова родительского

увещевания услышит.

К пятнадцати годам она выросла в очаровательную девушку - стройную,

гибкую, живую. На первый взгляд это была самая обыкновенная девушка, добрая

и приветливая. Но помилуйте, что это за обыкновенная девушка, которая

платья носит со специально обработанными проймами, через которые продевает

крылья? Что это за обыкновенная девушка, которая... Однако все по порядку.

Каждое утро в половине восьмого жители Киевской, окна которых выходили

на улицу, могли видеть юную фею, спешащую в молочный магазин с пузатым

облупленным бидоном в руках.

Ходить за молоком для младшей сестренки было постоянной обязанностью

Фени. Вначале, только получив эту нагрузку, она попыталась было забирать

молоко из магазина, используя свои сверхъестественные возможности, нежась в

постели, потягиваясь и позевывая.

Но тут, к ее удивлению, на нее ополчились с двух сторон. С одной

стороны - молочницы, которых в серые утренние часы самодвижущиеся бидоны

повергали в испуг. С другой - отец, который, со значением трогая ремень,

заявил:

- Не позволю бездельничать. Хорошо помню: труд из обезьяны человека

сделал.

Суровый тон отца, стальной блеск в его очах вызвали у Фени бурю

протеста. Тонкий, будто солнечный лучик, ударив из глаз дочери, угодил в

глаза отцу. Он внезапно подобрел, заулыбался и проворковал:

- Прелесть ты моя, голубушка. Трудись, золотце. Работай, солнце мое, а

не то отлуплю.

Услышав последние слова, Феня вздрогнула от неожиданности и поникла

золотистой головой.

Если отец Фени был принципиальным противником